Лауреат Премии «Золотая Маска», заслуженный артист России Дмитрий Васильевич Чернов – многоликий Волшебник искусства играющих кукол! Невозможно перечесть всех героев, созданных на сцене Театра Образцова благодаря его выдающемуся таланту! Среди ярких работ – Царь-самодур в «По щучьему велению», трепетный Снеговик, самовлюбленный Султан в «Волшебной лампе Аладдина» и коварный подлиза Табаки в «Маугли», страдающий Повелитель Поднебесной Альтоум и недотопа-пианист Виктор Терпеливых, божественный Ангел и легендарный Гамлет, дуэт петрушек Отелло и Дездемона! Одна из новых работ – кукла-звезда, неотразимый Конферансье Эдуард Апломбов!

Коллеги и зрители восхищаются его чувством юмора, иронией, позитивной энергией и... нежностью! Его бережное отношение к слову, к мысли, к партнёру на сцене дарит наслаждение от чудесного творчества КУКОЛЬНИКА. 
От бесценной уникальной профессии, «что дала нам уменье превращаться в любой образ мира... 
Во все, что прикажет сюжет:
В миф, легенду, стихию, бездушный предмет и в любую живую бестию!»

Дорогой Дмитрий Васильевич, поздравляем от всей души с юбилеем и желаем счастья, полёта вдохновения, творческих успехов, радости от новых ролей!

Дмитрий Чернов: «Смеётся в каждой кукле чародей»

Накануне 13 октября с юбиляром побеседовала руководитель литературно-драматургической части Нина Монова.

- Классический вопрос: почему Вы пошли в театр кукол? Как Вы в него попали?
- Случайно, если быть откровенным. Случай был в том, что я к концу десятого класса выбрал театральный институт. Почему – не знаю. Ездил поступать в Красноярск.
- Из Бухары?
- Да. Там тоже очень удивились. Поступал на драму и провалился. Про театр кукол я даже не знал. А когда вернулся – надо было поступать куда-нибудь, нельзя же бездельничать. Это в советское время было. Либо пойти работать, либо поступать в институт. Единственный русский театр в Бухаре был театр кукол. Я пришел туда, показался, что-то прочитал. В общем, меня взяли во вспомогательный состав. Так я проработал год. Потом подготовился и поехал в Ташкент, поступил в театральный институт на кукольное отделение, потому что не было набора в драму. Мне говорили: «Может, переведешься», но я тогда уже не чувствовал в себе особого драматического таланта.  
- А когда Вы поняли, что - да, театр кукол это Ваше? Вы же прекрасный актёр. 
- Как-то случайно. 
- Эта какая-то роль была?
- Это было уже во Пскове. У меня там была роль в живом плане, как ни странно. Мы с Дмитрием Богдановым играли. Я играл Лиса, а он Волка в живом плане, в масках, а Цыпленок был кукольный. И что-то меня понесло, наверно потому, что внутренне я освободился. Мне стало все равно, как я выгляжу. И контроль над собой, который у меня был всегда, куда-то исчез. Так я понял, что нужно стремиться к внутреннему раскрепощению, когда делаешь какую-то роль. 
Ещё в дипломном спектакле, на контрасте двух разных ролей я вдруг почувствовал: когда себя отпускаешь, то всё проявляется. «Поймать тон роли» - как легко это сказать и как трудно это сделать. Иногда работаешь на сцене и чувствуешь, как зрительный зал тебя воспринимает. Им интересно, и ты с ними соединяешься. Изнутри, пардон, «прёт как фонтан». Когда ты находишься в образе, тебе легко всё дается.
- Ваша любимая роль?
- Я с удовольствием играю «Снеговика». Мне так нравится самому играть. Сам приди, сам найди, сам установи контакт со зрителем. Иногда это получается очень здорово. Даже на гастролях в Бразилии, когда была вообще сумасшедшая ситуация – я говорил по-русски, а толмач, не понимая русского, переводил с английского подстрочника на португальский. Он заканчивал фразу на португальском, а я должен был понять, что он перевел именно то, что я сказал. Тем не менее, до зрителей доходила основная мысль. Они не знают даже такого понятия, как «кочерга» или «печка». Им непонятно, что такое снеговик. Приходилось перед спектаклем это объяснять. 
- Как это? У них же есть очаг.
- «Очаг» - есть, «печка» - совершенно непонятно. Что такое кочерга, они понятия не имеют. Я спрашиваю: «Наверняка, это слово как-то переводится». Он говорит: «Я могу назвать это слово, но для них это ничего не будет означать. Какой-то термин китайский, которого они не знают и никогда не сталкивались». Не знают, что такое снеговик – у них нет снега. Да, знают, что есть где-то снег, он падает, понимают гипотетически, что мы лепим снеговиков, что снеговик стоит столбом, не может сдвинуться с места. Всё приходилось объяснять. Ещё мой любимый спектакль – «Али-баба и сорок разбойников». Люблю играть Шекспира, но с Шекспиром пока похуже, - можно сказать, - я ещё до него не дорос. Всё время хожу на него как на экзамен. Очень мне нравился «Всё кувырком». Были спектакли, которые мне не нравились, но нравились роли в них. Допустим, «Геракл» - мне нравился мой Эврисфей. Очень нравился спектакль «Таинственный Гиппопотам», который, к сожалению, списан. 
- Получается, любимые роли, – те, где есть возможность лицедейства, фейерверка игры?  
- Например, в «Робинзоне» есть возможность скоморошничества. Мне больше даётся именно это. Почему не получается Шекспир? Гамлет –  сложная драматическая роль. Мне легко даются Отелло с Дездемоной, а вот Гамлет – не так легко. Дуэт Отелло и Дездемона дурашливее. Наверно, я всё-таки комический актёр. 
- Тогда поговорим про Конферансье?
- Да, Конферансье! Мне казалось, он на меня «не ложится». Не идёт исключительно потому, что я тенор, а не баритон и тем более, не бас. Вы сами знаете, в театре кукол маска задает тембр голоса и окраску. Я был уверен, что со своим тенором в маску Конферансье просто не вписываюсь. Но когда назначили конкурс, меня стали уговаривать, коллеги подходили: «Попробуй-попробуй!». Когда же я увидел, что на кастинг собралась огромная очередь, и они тоже совсем не баритоны, я подумал: «Что же такое делается?». Сыграло противоречие.
- В этой легендарной роли Вам было интересно придумать что-то своё? 
- Всё равно тяжело голосом даётся. Я стараюсь басить, а это забирает часть энергии. Мне кажется, что роль стала получаться, но оттого, что я играю очень редко, я никак не наберу. «Необыкновенный концерт» долго был на слуху, я всё время следил за испольнителями: Романом Богомольным, за Робертом Ляпидевским, Фёдором Виолиным, разумеется, смотрел запись с Зиновием Гердтом. Здесь выбор был большой, у кого что взять. Эта роль уже была создана до меня, я просто вводный актёр. Отчасти это легче, отчасти – сложнее. Главное, - чтобы кукла жила. Как меня учили в институте, - кукла должна жить своей жизнью. В «Необыкновенном концерте» я играл пианиста Виктора Терпеливых, дирижёра Вольдемара Кыша… Образ Конферансье пока в становлении, я считаю. Мне нравятся и Кыш, и Терпеливых, будь моя воля, я бы  играл и того, и другого, и третьего. 
- В «Необыкновенном» Вы кого бы ещё сыграли?
- Мне многие нравятся: и Укротитель львов Эврипид Самохин, и Фокусник Тархун ибн Абра Кадабра.
- И Шехерезада Степановна?
- Женская? Нравится, но не настолько же. 
- Этот спектакль все-таки затягивает в себя? 
- Это просто гениальная форма. Она работает до сих пор.
- Вы замечательно работаете с самыми разными системами театральных кукол: перчаточные, тростевые, планшетные.
- Мне нравится, что они разные. Мало работал с марионеткой, она мне как-то не очень близка. Не люблю.
- Но петрушек Вы любите?
Д.Ч. Петрушек люблю. Почему? Наверно потому, что сам скоморох. Люблю петрушку, люблю тростевую куклу, гапитную. Планшетки – да, почему нет. Но видите, у нас петрушечных спектаклей почти нет. Если про «Щуку», то она не петрушечная. Это драматический спектакль с куклами. Сами куклы сделаны петрушками, но работают почему-то не как петрушки. По другим законам. Как тростевые куклы или драматические актёры. Петрушки так не работают. У петрушек другой ритм. Они не живут в такой пластике. А петрушечных спектаклей у нас нет. Если только вставки какие-то. В нашем «Отелло», например: в «Али-бабе»... 
- Вам дают куклу. Дальше что?
- Как меня учили в институте, кукла должна жить своей жизнью. Нужно уделить много внимания самостоятельной работе над куклой. Мне нравится находить жесты. Искать. В поиске из куклы нужно было выжать всё, что она может сделать. Даже то, чего она не может, нужно попробовать. Как говорил один знакомый, кукла должна работать на излом. Пока мы с ней репетировали, из нее нужно было выжать всё, пока она не сломается, и отсечь то, что она не может.
- Говорят, что раньше куклу проверяли так: бросали на пол, и она должна была лечь правильно, а не каким-то мешочком?
- Глупости какие!  Бедные цеха, они должны были растерзать того, кто это предложил. В этом есть доля шутки. Как и в том, что кукла должна работать на излом. Истина в том, что нужно найти больше того, что может кукла, чтобы она была выразительной на сцене.
- Как-то в перерыве репетиции Вы стали читать «Улитку» Гарсии Лорки. Любите его поэзию?
- Да, чувственные стихи…
«Улитка вздохнула украдкой
и, бросив дом и хозяйство,
тронулась в путь-дорогу,
чтоб край тропинки увидеть…»
 «Море смеётся у края лагуны» я наизусть учил, ещё что-то. Потом, у него были и кукольные пьесы. Это ещё заинтересовало. Просто в библиотеке почитать. Романтическая героика. В то время я и сам такой был. Ошибался насчет себя, что я романтический актёр. В том смысле, что романтики у меня было слишком много. Я на мир смотрел какими-то глазами романтика, который воспитан на русской классической литературе Серебряного века. До сих пор считаю, что это лучшая литература, все остальное отодвигаю на второй план. Для меня главное – русская классическая литература. Толстой, Достоевский, Чехов. Тургенев. Разумеется, современные авторы тоже. Солженицын – уже тоже классика. Слава Богу, российская классика живет. Теперь у нас есть Евгений Водолазкин. С удовольствием прочитал его.
- Вы смотрели «Авиатора» в постановке Ильгиза Зайниева в Казанском театре кукол «Экият»? 
- К сожалению, не получилось попасть на эту постановку. Но я читал о концепции спектакля, и мне понравилось, что кукла главного героя – изо льда. Это мощный ход! Я думаю, для них это был первый опыт. Они сами не понимали, выдержит ледяная кукла или нет – и вдруг она выдерживает целый спектакль. 
- Да, это тоже «оживление неживого»... Есть ли у Вас какой-нибудь любимый кукольный спектакль не из нашего театра? 
- «Деревня канатоходцев» и «Комната Герды» Яны Туминой – спектакли замечательные. Ещё мне очень нравились все спектакли Валерия Аркадьевича Вольховского. Когда его театр приехал в Ташкент, то нам, студентам, было позволено пойти и посмотреть гастроли. Это был вообще другой мир. Вот, оказывается, как можно! Потрясающие спектакли – «Карьера Артуро Уи, которой могло не быть», «Мертвые души»..   
- Вы как-то сказали: «Я – комик по натуре».
- С возрастом прибавляется житейской мудрости. «Во многия мудрости – многия печали». Это уже не просто слова, это присвоенная мысль. Да вы сами знаете. Например, Шекспир. В начале он такой, а в конце жизни – другой. Как все мы.
- В Англии когда-то непременным участником кукольных представлений Панча и Джуди была и живая собака по кличке Тоби. Она участвовала в нескольких сценах, а после окончания истории про Панча собирала денежку у зрителей. Как Вы придумали, что ваша собачка Тося, померанский шпиц красоты необыкновенной, появилась в спектакле «Играем Шекспира»? В духе английской кукольной традиции? Или опять случай?
- Ой, этот ответ на поверхности. Мне хотелось повеселить. Чего я просто так прихожу, давайте, я приду с настоящей собакой. 
- И режиссёр Виктор Никоненко разрешил?
- Он сказал: «Да, здорово!». Мы посовещались, где можно её безболезненно ввести, а потом вывести. Она же не может существовать весь спектакль. 
Самая лучшая метафора, которую она создаёт – когда мы выходим на поклон. Кто из нас самый лучший актёр? Кто более естественный?..